Отчизна ,, Она щедра на кнут и обещанья, и всем поэтам, как повстанцам лет, пинок иль гибель дарит на прощанье, их маркируя в очернённый цвет. Кладёт всегда забвенье на обеты. Слоистый торт: то тело, то листва. Копает вглубь, ища внизу ответы, хотя вверху кусты и лесополоса. Не чтит умы и вовсе не считает на ярый бой отправленных голов, своих законов, библий не читает, копаясь в мифах, мистике из снов. Пыхтит и тащит тонный плуг, телегу, бранясь, что боль и вражья клевета, и рваный труд измучили в забегах. Всё рыщет радость, яркие цвета, глядя тоской чрез винную бутылку, как в линзу, призму и бинокль, вдаль, и чрез неё же дружит громко, пылко, но до похмелья - а оно финал, черта, рубеж бывалому доверью, а значит, надо пить и пить, и пить. Лишь за закрытой шторою и дверью умам дано открыто, смело жить. В пыли растёт, в разрухе сально маясь, пытаясь быть счастливой в днях у дна. Цветёт, смеясь, от грязи умываясь, священно-нищая и лучшая страна!
Отчизна
,,
Она щедра на кнут и обещанья,
и всем поэтам, как повстанцам лет,
пинок иль гибель дарит на прощанье,
их маркируя в очернённый цвет.
Кладёт всегда забвенье на обеты.
Слоистый торт: то тело, то листва.
Копает вглубь, ища внизу ответы,
хотя вверху кусты и лесополоса.
Не чтит умы и вовсе не считает
на ярый бой отправленных голов,
своих законов, библий не читает,
копаясь в мифах, мистике из снов.
Пыхтит и тащит тонный плуг, телегу,
бранясь, что боль и вражья клевета,
и рваный труд измучили в забегах.
Всё рыщет радость, яркие цвета,
глядя тоской чрез винную бутылку,
как в линзу, призму и бинокль, вдаль,
и чрез неё же дружит громко, пылко,
но до похмелья - а оно финал,
черта, рубеж бывалому доверью,
а значит, надо пить и пить, и пить.
Лишь за закрытой шторою и дверью
умам дано открыто, смело жить.
В пыли растёт, в разрухе сально маясь,
пытаясь быть счастливой в днях у дна.
Цветёт, смеясь, от грязи умываясь,
священно-нищая и лучшая страна!